брат попросил отредактировать его фотки с дня рождения... сижу мучаюсь... по-моему проще сделать вот так чем сидеть и замазывать все неровности его лица =Ъ
я чувствую свою вину в том, что ты удалила свой дневник... вот кто меня тянул за язык? получается я сама себя лишила возможности читать твои посты, которые поднимали мне настроение...
P.S. вот и первая запись о тебе, которую ты, вероятнее всего, никогда не прочитаешь...
почему же ты не звонишь мне? без тебя мне очень одиноко... никто не спросит как дела, что делала сегодня, не расскажет о своем дне... почему я сама тебе не позвоню? просто потому что не привыкла... ты может быть устала и спишь или у репетитора... кто знает...
сердце билось как будто в него вкололи лошадиную дозу адреналина, по пальцам словно пускали ток! сбивалось дыхание и на лице румянец! блин что происходило вобще не пойму?! точно лихорадка, точно наркотик... черт.... на что я подсела
Когда что-то, что ты хранишь как зеницу ока, становиться достоянием общественности, пропадает ощущение неземного и появляется приземленного...
Почему людям так нравится совать нос в чужие дела и вставлять свое мнение там, где им никто не интересуется? Они рушат момент чужого триумфа тараном своей тривиальности! Зачем они стремятся поразить окружающих своими знаниями о всех и вся? И ведь даже никто из них не подумает, что своими словами они могут калечить чужое счастье...
Не у всех есть дар игнорировать общественное мнение. И каким пофигистом не казался бы человек, в глубине души он будет тихо страдать от того, что кому-то не угодил, навредил, разочаровал... Он станет думать: "В чем же причина их недовольства? Может быть я что-то не так делаю или говорю? Может стоит поступать как-то иначе?" И из-за таких размышлений ускользает все положительное...
И вот ты уже под грузом чужого мнения, теперь полностью в себе, и то, что твориться вокруг уже не производит прежнего впечатления...
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка Он был построен в какой-то там –надцатый век. Рядом жила ослепительно-черная Кошка Кошка, которую очень любил Человек.
Нет, не друзья. Кошка просто его замечала –. Чуточку щурилась, будто смотрела на свет Сердце стучало… Ах, как ее сердце мурчало! Если, при встрече, он тихо шептал ей: «Привет»
Нет, не друзья. Кошка просто ему позволяла Гладить себя. На колени садилась сама. В парке однажды она с Человеком гуляла Он вдруг упал. Ну, а Кошка сошла вдруг с ума.
Выла соседка, сирена… Неслась неотложка. Что же такое творилось у всех в голове? Кошка молчала. Она не была его кошкой. Просто так вышло, что… то был ее Человек.
Кошка ждала. Не спала, не пила и не ела. Кротко ждала, когда в окнах появится свет. Просто сидела. И даже слегка поседела. Он ведь вернется, и тихо шепнет ей: «Привет»
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка Минус семь жизней. И минус еще один век. Он улыбнулся: «Ты, правда, ждала меня, Кошка?» «Кошки не ждут…Глупый, глупый ты мой Человек»
"Скучная у меня жизнь. Я охочусь за курами, а люди охотятся за мною. Все куры одинаковы, и люди все одинаковы. И живётся мне скучновато. Но если ты меня приручишь, моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовёт меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом – смотри! Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чём мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…" (с) Лис
а я полюбила закат, потому что он цвета твоих волос...
Как же приятно находиться с ним рядом, созерцая его спокойное выражение лица, плавные движения ресниц... наверное, если бы это было возможно, я любовалась бы им вечно... и все это без малейшей претензии на взаимность... На данный момент мое счастье составляет то, что вот он - за одной партой со мной - так близко! я ведь раньше об этом и мечтать не могла... все это так внезапно случилось... я и не надеялась! Так не хочется загонять в рамки дат, годовщин и скупых словечек все то, что твориться со мной.. просто нет еще на свете таких терминов, которые бы полностью определили мое отношение к нему =)
вот что за странная вещь? Почему в игре "Слова на букву Ф" одними из первых приходят на ум "фаллос", "фаллоимитатор", "фистинг", "филяция" и "фапать" ну почему ни "фантазия", ни "фокус", ни "федерация" а ЭТО? О_о
Словно я летаю! Во мне фейерверк, и хочется поделиться этими искрами со всеми!!!! Внутри извержение вулкана! Такое нереальное ощущение безграничного счастья, такого невидимого мною ранее, но находящегося в непосредственной близости. Мы рядом, рука в руке.. И все враждебные силы этого мира отступают. пожалуй слова здесь не к чему, я просто помолчу, ведь ты рядом...
любовь насколько сильно мешает отношениям. нормальным человеческим отношениям. ты окунаешься в любовь. теряешь рассудок. начинаешь говорить и делать глупости. чувствую, я не готова променять свое душевное равновесие на буйство красок и сумасбродство. в данный период жизни - это не мое. чужеродное и ненужное.
Господи, насколько я увязла во всем этом дерьме... просто слов нет.. Как истинная дура.. Заставила играть по своим правилам, увязла в паутине интриг и лжи.. Наверное я переигрываю.. ну что блин за хрень?.. такая досада наполняет душу и нет сил больше барахтаться..
я вынуждена сдаться. потому что я идиотка. и другого выхода из этой ситуации я не вижу. я так не права, и мне уже надоело ошибаться, защитите меня от самой себя!!!! умоляю... не дайте мне сделать еще ошибок!!! ведь от них больно не только мне но и всем окружающим меня людям...
хотела рассказать о том, что меня бесит, но начала искать картинки для записи, и вся злость пропала!!! вместо этого я смеялась как дура с этих картинок... так странно, что люди не видят какие они смешные в минуты гнева)))) я теперь наверное толком и разозлиться не смогу, а только рассмеюсь, вспомнив сегодня мною увиденное =)))) блин, как представлю, что на месте этих людей бываю я... =)) ахах))) "Меня переполняют эмоции" <=это я)))))
тупое сегодня, тупое завтра... как больно падать и после этого подниматься.. улыбаться, стиснув зубы, снова примерять маску слепого счастья или глухонемого безразличия...
Жизнь вцепилась в меня своей когтистой лапой и глубоко ранила мое самолюбие... И что же мне теперь остается? Только бежать... бежать как испуганному и обиженному зверьку в свою тихую, уютную норку, зализывать кровоточащие раны, проливая горькие слезки о рухнувших надеждах, и о разбитых, так и несбывшихся мечтах...
Этот терпкий вкус поражения переполняет душу....
О этот чудовищный провал! еще никогда я не чувствовала такой близости к земле... Как будто я упала не на землю, а пролетела ее насквозь...
"Рожденный ползать летать не может" М.Горький "существенные и активные явления жизни и обучения начинаются лишь после того, как организм достигнет некоторой критической ступени сложности." Норберт Винер.
Если анализировать все то, что было в начале лета, получается странная вещь: Когда-то, все, что я считала противоестественным или по крайней мере странным, на сей день стало для меня нормальным и жизненно важным... Удивительное свойство человека - менять свои взгляды и в месте с ними самому изменяться...
"В мире нет ничего постоянного, кроме непостоянства." Джонатан Свифт
Служанка Ночь обронила свой дырявый таз звездного неба и пролила а нас зелье, сваренное господином Морфеем. Теперь мы в сонном царстве. Ты там, а я - здесь, но мы всё равно вместе, и даже ближе тех, кого разделяют миллиметры... Я знаю, ты думаешь обо мне. Я тоже...
Сразу вспомнилось наше лето на проводе, когда несмотря на три сотни километров нас объединяла телефонная трубка и одна-единственная звезда, самая первая и самая яркая, которая была видна в любую погоду и тебе и мне.
Я написала стихотворение, на рассказ Куприна "Allez!"[Вперед, марш! (фр.)] (кто ж знал что это слово читается как "але"?! а не "алез")
Наша жизнь - это цирк - Allez! Посмотри - кто куда залез: Кто идет по веревке вперед, А кто смотрит хищнику в рот, Кто из пушки летит ядром, Кто на лошади едет верхом, Вот под куполом цирка один, И ведущий есть господин. Всюду золото, свет и блеск И одна лишь команда: Allez! Вся земля - просто круг - манеж. Тот, кто молод, и юн, и свеж, Навсегда застревает тут. Даже смерть для него - этюд. Себе даст он команду: "Вперёд!" И решившись на трюк - умрёт...
Этот отрывистый, повелительный возглас был первым воспоминанием mademoiselle Норы из ее темного, однообразного, бродячего детства. Это слово раньше всех других слов выговорил ее слабый, младенческий язычок, и всегда, даже в сновидениях, вслед за этим криком вставали в памяти Норы: холод нетопленной арены цирка, запах конюшни, тяжелый галоп лошади, сухое щелканье длинного бича и жгучая боль удара, внезапно заглушающая минутное колебание страха. - Allez!.. В пустом цирке темно и холодно. Кое-где, едва прорезавшись сквозь стеклянный купол, лучи зимнего солнца ложатся слабыми пятнами на малиновый бархат и позолоту лож, на щиты с конскими головами и на флаги, украшающие столбы; они играют на матовых стеклах электрических фонарей и скользят по стали турников и трапеций там, на страшной высоте, где перепутались машины и веревки. Глаз едва различает только первые ряды кресел, между тем как места за ложами и галерея совсем утонули во мраке. Идет дневная работа. Пять или шесть артистов в шубах и шапках сидят в креслах первого ряда около входа в конюшни и курят вонючие сигары. Посреди манежа стоит коренастый, коротконогий мужчина с цилиндром на затылке и с черными усами, тщательно закрученными в ниточку. Он обвязывает длинную веревку вокруг пояса стоящей перед ним крошечной пятилетней девочки, дрожащей от волнения и стужи. Громадная белая лошадь, которую конюх водит вдоль барьера, громко фыркает, мотая выгнутой шеей, и из ее ноздрей стремительно вылетают струи белого пара. Каждый раз, проходя мимо человека в цилиндре, лошадь косится на хлыст, торчащий у него из-под мышки, и тревожно храпит и, прядая, влечет за собою упирающегося конюха. Маленькая Нора слышит за своей спиной ее нервные движения и дрожит еще больше. Две мощные руки обхватывают ее за талию и легко взбрасывают на спину лошади, на широкий кожаный матрац. Почти в тот же момент и стулья, и белые столбы, и тиковые занавески у входов - все сливается в один пестрый круг, быстро бегущий навстречу лошади. Напрасно руки замирают, судорожно вцепившись в жесткую волну гривы, а глаза плотно сжимаются, ослепленные бешеным мельканием мутного круга. Мужчина в цилиндре ходит внутри манежа, держит у головы лошади конец длинного бича и оглушительно щелкает им... - Allez!.. А вот она, в короткой газовой юбочке, с обнаженными худыми, полудетскими руками, стоит в электрическом свете под самым куполом цирка на сильно качающейся трапеции. На той же трапеции, у ног девочки, висит вниз головою, уцепившись коленами за штангу, другой коренастый мужчина в розовом трико с золотыми блестками и бахромой, завитой, напомаженный и жестокий. Вот он поднял кверху опущенные руки, развел их, устремил в глаза Норы острый, прицеливающийся и гипнотизирующий взгляд акробата и... хлопнул в ладони. Нора делает быстрое движение вперед, чтобы ринуться вниз, прямо в эти сильные, безжалостные руки (о, с каким испугом вздохнут сейчас сотни зрителей!), но сердце вдруг холодеет и перестает биться от ужаса, и она только крепче стискивает тонкие веревки. Опущенные безжалостные руки подымаются опять, взгляд акробата становится еще напряженнее... Пространство внизу, под ногами, кажется бездной. - Allez!.. Она балансирует, едва переводя дух, на самом верху "живой пирамиды" из шестерых людей. Она скользит, извиваясь гибким, как у змей, телом, между перекладинами длинной белой лестницы, которую внизу кто-то держит на голове. Она перевертывается в воздухе, взброшенная наверх сильными и страшными, как стальные пружины, ногами жонглера в "икарийских играх". Она идет высоко над землей по тонкой, дрожащей проволоке, невыносимо режущей ноги... И везде те же глупо красивые лица, напомаженные проборы, взбитые коки, закрученные усы, запах сигар и потного человеческого тела, и везде все тот же страх и тот же неизбежный, роковой крик, одинаковый для людей, для лошадей и для дрессированных собак: - Allez!.. Ей только что минуло шестнадцать лет, и она была очень хороша собою, когда однажды во время представления она сорвалась с воздушного турника и, пролетев мимо сетки, упала на песок манежа. Ее тотчас же, бесчувственную, унесли за кулисы и там, по древнему обычаю цирков, стали изо всех сил трясти за плечи, чтобы привести в себя. Она очнулась и застонала от боли, которую ей причинила вывихнутая рука. "Публика волнуется и начинает расходиться, - говорили вокруг нее, - идите и покажитесь публике!.." Она послушно сложила губы в привычную улыбку, улыбку "грациозной наездницы", но, сделав два шага, закричала и зашаталась от невыносимого страдания. Тогда десятки рук подхватили ее и насильно вытолкнули за занавески входа, к публике. - Allez!.. В этот сезон в цирке "работал" в качестве гастролера клоун Менотти, - не простой, дешевый бедняга-клоун, валяющийся по песку, получающий пощечины и умеющий, ничего не евши со вчерашнего дня, смешить публику целый вечер неистощимыми шутками, - а клоун-знаменитость, первый соло-клоун и подражатель в свете, всемирно известный дрессировщик, получивший почетные призы и так далее и так далее. Он носил на груди тяжелую цепь из золотых медалей, брал по двести рублей за выход, гордился тем, что вот уже пять лет не надевает других костюмов, кроме муаровых, неизбежно чувствовал себя после вечеров "разбитым" и с приподнятой горечью говорил про себя: "Да! Мы - шуты, мы должны смешить _сытую_ публику!" На арене он фальшиво и претенциозно пел старые куплеты, или декламировал стихи своего сочинения, или продергивал думу и канализацию, что, в общем, производило на публику, привлеченную в цирк бесшабашной рекламой, впечатление напыщенного, скучного и неуместного кривлянья. В жизни же он имел вид томно-покровительственный и любил с таинственным, небрежным видом намекать на свои связи с необыкновенно красивыми, страшно богатыми, но совершенно наскучившими ему графинями. Когда, излечившись от вывиха руки, Нора впервые показалась в цирк, на утреннюю репетицию, Менотти задержал, здороваясь, ее руку в своей, сделал устало-влажные глаза и расслабленным голосом спросил ее о здоровье. Она смутилась, покраснела и отняла свою руку. Этот момент решил ее участь. Через неделю, провожая Нору с большого вечернего представления, Менотти попросил ее зайти с ним поужинать в ресторан той великолепной гостиницы, где всемирно знаменитый, первый соло-клоун всегда останавливался. Отдельные кабинеты помещались в верхнем этаже, и, взойдя наверх, Нора на минуту остановилась - частью от усталости, частью от волнения и последней целомудренной нерешимости. Но Менотти крепко сжал ее локоть. В его голосе прозвучала звериная страсть и жестокое приказание бывшего акробата, когда он прошептал: - Allez!.. И она пошла... Она видела в нем необычайное, верховное существо, почти бога... Она пошла бы в огонь, если бы ему вздумалось приказать. В течение года она ездила за ним из города в город. Она стерегла брильянты и медали Менотти во время его выходов, надевала на него и снимала трико, следила за его гардеробом, помогала ему дрессировать крыс и свиней, растирала на его физиономии кольдкрем и - что всего важнее - верила с пылом идолопоклонника в его мировое величие. Когда они оставались одни, он не находил, о чем с ней говорить, и принимал ее страстные ласки с преувеличенно скучающим видом человека, пресыщенного, но милостиво позволяющего обожать себя. Через год она ему надоела. Его расслабленный взор обратился на одну из сестер Вильсон, совершавших "воздушные полеты". Теперь он совершенно не стеснялся с Норой и нередко в уборной, перед глазами артистов и конюхов, колотил ее по щекам за непришитую пуговицу. Она переносила это с тем же смирением, с каким принимает побои от своего хозяина старая, умная и преданная собака. Наконец однажды, ночью, после представления, на котором первый в свете дрессировщик был освистан за то, что чересчур сильно ударил хлыстом собаку, Менотти прямо сказал Норе, чтобы она немедленно убиралась от него ко всем чертям. Она послушалась, но у самой двери номера остановилась и обернулась назад с умоляющим взглядом. Тогда Менотти быстро подбежал к двери, бешеным толчком ноги распахнул ее и закричал: - Allez!.. Но через два дня ее, как побитую и выгнанную собаку, опять потянуло к хозяину. У нее потемнело в глазах, когда лакей гостиницы с наглой усмешкой сказал ей: "К ним нельзя-с, они в кабинете, заняты с барышней-с". Нора взошла наверх и безошибочно остановилась перед дверью того самого кабинета, где год тому назад она была с Менотти. Да, он был там: она узнала его томный голос переутомившейся знаменитости, изредка прерываемый счастливым смехом рыжей англичанки. Она быстро отворила дверь. Малиновые с золотом обои, яркий свет двух канделябров, блеск хрусталя, гора фруктов и бутылки в серебряных вазах, Менотти, лежащий без сюртука на диване, и Вильсон с расстегнутым корсажем, запах духов, вина, сигары, пудры, - все это сначала ошеломило ее; потом она кинулась на Вильсон и несколько раз ударила ее кулаком в лицо. Та завизжала, и началась свалка... Когда Менотти удалось с трудом растащить обеих женщин, Нора стремительно бросилась перед ним на колени и, осыпая поцелуями его сапоги, умоляла возвратиться к ней, Менотти с трудом оттолкнул ее от себя и, крепко сдавив ее за шею сильными пальцами, сказал: - Если ты сейчас не уйдешь, дрянь, то я прикажу лакеям вытащить тебя отсюда! Она встала, задыхаясь, и зашептала: - А-а! В таком случае... в таком случае... Взгляд ее упал на открытое окно. Быстро и легко, как привычная гимнастка, она очутилась на подоконнике и наклонилась вперед, держась руками за обе наружные рамы. Глубоко внизу на мостовой грохотали экипажи, казавшиеся сверху маленькими и странными животными, тротуары блестели после дождя, и в лужах колебались отражения уличных фонарей. Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало биться от минутного ужаса... Тогда, закрыв глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла руки над головой и, поборов привычным усилием свою слабость, крикнула, точно в цирке: - Allez!..